Основными идеологиями ХХ в. были:

• либерализм (правый и левый),
• коммунизм (включая как марксизм, так и социализм и социал-демократию),
• фашизм (включая национал-социализм и иные разновидности «третьего пути»— национал-синдикализм Франко, «хустисиализм» Перона, режим Салазара и т. д.).

  Они бились между собой не на жизнь, а на смерть, формируя, по сути, всю драматическую и кровавую политическую историю ХХ в. Логично присвоить этим идеологиям (политическим теориям) порядковые номера — как по их значимости, так и по порядку их возникновения, что и было сделано выше.

  Первая Политическая Теория — либерализм. Он возник первым (еще в XVIII в.) и оказался самым устойчивым и успешным, победив, в конце концов, своих соперников в исторической схватке. Этой победой он доказал помимо всего прочего и состоятельность своей претензии на полноту наследства эпохи Просвещения. Сегодня очевидно: именно либерализм точнее всего соответствовал эпохе Модерна. Хотя ранее это оспаривалось (причем драматично, активно и иногда убедительно) другой политической теорией — коммунизмом.

  Итак, к концу ХХ в. из трех Политических Теорий, способных мобилизовать многомиллионные массы на всем пространстве планеты, осталась только одна — либеральная. Но когда она осталась одна, все в унисон заговорили о «конце идеологий». Почему?

Although the concept of hegemony in Critical Theory is based on Antonio Gramsci’s theory, it is necessary to distinguish this concept’s position on Gramscianism and neo-Gramscianism from how it is understood in the realist and neo-realist schools of IR.

The classical realists use the term “hegemony” in a relative sense and understand it as the “actual and substantial superiority of the potential power of any state over the potential of another one, often neighboring countries.” Hegemony might be understood as a regional phenomenon, as the determination of whether one or another political entity is considered a “hegemon” depends on scale. Thucydides introduced the term itself when he spoke of Athens and Sparta as the hegemons of the Peloponnesian War, and classical realism employs this term in the same way to this day. Such an understanding of hegemony can be described as “strategic” or “relative.”

In neo-realism, “hegemony” is understood in a global (structural) context. The main difference from classical realism lies in that “hegemony” cannot be regarded as a regional phenomenon. It is always a global one. The neorealism of K. Waltz, for example, insists that the balance of two hegemons (in a bipolar world) is the optimal structure of power balance on a world scale[ii]. R. Gilpin believes that hegemony can be combined only with unipolarity, i.e., it is possible for only a single hegemon to exist, this function today being played by the USA.

In both cases, the realists comprehend hegemony as a means of potential correlation between the potentials of different state powers. 

Gramsci's understanding of hegemony is completely different and finds itself in a completely opposite theoretical field. To avoid the misuse of this term in IR, and especially in the TMW, it is necessary to pay attention to Gramsci’s political theory, the context of which is regarded as a major priority in Critical Theory and TMW. Moreover, such an analysis will allows us to more clearly see the conceptual gap between Critical Theory and TMW.

С чисто научной точки зрения, полноценной и законченной Теории Многополярного Мира (ТММ) на сегодняшний день не существует. Ее нельзя отыскать среди классических теорий и парадигм Международных Отношений (МО). Тщетно мы будем перебирать и новейшие постпозитивистские теории. Не  до конца она разработана и в самой гибкой и синтетической области – в сфере геополитических исследований, сплошь и рядом откровенно осмысляющей то, что в Международных Отношениях остается за кадром или трактуется слишком пристрастно.

Тем не менее, все больше трудов, посвященных внешней политике, мировой политике, геополитике и, собственно, Международным Отношениям, посвящается теме многополярности. Все большее число авторов пытается осмыслить и описать многополярность как модель, явление, прецедент или возможность.

Обычаи, освященные традицией и отличаемые от других групп, совершенно ясно указывают на «этос». То есть наличие специфических традиций, обычаев и нравов составляет одно из главных определений этноса. Таким образом, нравственное начало, мораль, является одной из существенных сторон этноса. Этнос основан на единстве нравов, синхронизме моральных оценок.

Вспомним замечательное наблюдение Ф. Ницше (1844--1900) из книги «Генеалогия морали», где он предлагает обратить внимание на то, насколько отличаются нравы разных народов. Для христианских этносов есть истины вроде: «возлюби ближнего своего», «не убий». А для иранцев, например, этика (этос) выражается иначе: «хорошо стрелять из лука и говорить правду». Разные этносы имеют разные этосы.

Обратим внимание, что в определении Широкогорова комплекс обычаев, уклад жизни и традиции, характеризующие данный этнос, обязательно отличаются от обычаев, укладов и традиций других этносов. В самом определении этноса и этоса заложена идея множественности этносов и множества этосов, множества нравов, множества моралей. Поэтому выражение «общечеловеческий этнос» лишено смысла, так как ему нечему противопоставить себя. Общечеловеческого этноса нет. Этнос всегда конкретен.

Геополитика представляет собой дисциплину, расположенную на пересечении двух наук – политологии и социологии. Двойственный характер геополитики, ее метода, терминологии и инструментария послужил причиной того, что она долгое время не могла найти себе места среди классических академических дисциплин, что почти на столетие замедлило ее полноценную институционализацию.

С точки зрения политологии геополитика определяется как область исследований отношения государства к пространству (Р.Челлен). Но в такое определение не совсем укладываются обобщения, которые первые геополитики, начиная с Х. Макиндера, делали относительно цивилизационных и социологических аспектов изучаемых ими явлений. Говоря о «цивилизации Суши» и «цивилизации Моря», геополитики неминуемо уходили от понятия «государства». Это им не преминули поставить в вину представители классической политической науки, упрекая их в нестрогости методов и отсутствии корректного анализа структуры властных отношений рассматриваемых политических систем. Столь же зыбкими казались выводы геополитиков относительно глобальной стратегии, или геостратегии, в которых классические политологи отказывались видеть обобщающий пространственный вектор, указывая на разнообразие и подчас антагонизм факторов, действующих в политических процессах в каждом отдельно взятом регионе.